“Древнейшее и сильнейшее чувство человека – это страх, а самый древний и сильный страх – страх неведомого.” Г.Ф.Л.
Компилировал себе в дневничок, но, думаю, здешним обитателям будет любопытно прочесть (не всё же на арты пялиться)) об одном моменте из юности мэтра, особенно тем, кто ещё не успел ознакомиться с его биографиями.
читать дальшеВпервые Лавкрафт задумался о смерти, после ухода из жизни его деда Уиппла Филлипса в 1904 году. Тогда для будущего, четырнадцатилетнего, писателя и его матери настала чёрная полоса в жизни. Полное разорение семьи заставило их продать дедовскую библиотеку и съехать из родового гнезда на Энджел-стрит, в котором прошли золотые годы детства Лавкрафта. Вдобавок к этому, накануне переезда пропал его единственный любимый кот по кличке Черномазый. Привязанность к этому маленькому существу он не смог впоследствии заменить ничем, лишь воплотив его образ в своём творчестве. О его беззаботных шалостях Лавкрафт вспоминал в своих письмах:
«Что за парень он был! На моих глазах он вырос из крошечного черного комочка в одно из самых очаровательных и смышленых созданий, которых я когда-либо встречал. Он разговаривал на настоящем языке различных интонаций, в котором для каждого значения был свой особый тон. Был даже специальный „мрррр“ для запаха жареных каштанов, которые он просто обожал. Он играл со мной в мячик – ударяя по большому резиновому шару всеми четырьмя лапами, потому что лежал на полу, и посылая его ко мне через полкомнаты. А летними вечерами в сумерках он, бывало, доказывал свое родство с волшебными тенями, носясь по лужайке с неизвестными поручениями, мелькая в черноте кустарника то здесь, то там, иногда выпрыгивая на меня из засады и снова скрываясь в неизвестности, прежде чем я успевал его схватить.»
Для Лавкрафта, с его и без того слабой и расшатанной психикой, всё это стало настоящим ударом. Именно тогда он всерьёз задумался о самоубийстве:
«Я впервые узнал, что такое переполненный, с еще одной семьей, дом без прислуги… Я чувствовал, что утратил связь со вселенной – ибо, действительно, чем был Говард Филлипс Лавкрафт без достопамятных комнат, коридоров, портьер, лестниц, скульптур, картин… дворов, аллей, вишневых деревьев, фонтана, увитой плющом арки, конюшни, садов и всего остального? Как мог старик четырнадцати лет (а я действительно чувствовал себя стариком!) приспособиться к тесной квартире, новому домашнему распорядку и худшей внешней окружающей обстановке, в которых не осталось ничего знакомого? Продолжать жить казалось чертовски бесполезным делом… Мой дом был моим идеалом Рая и источником вдохновения – но ему было суждено претерпеть осквернение от чужих рук. С того дня жизнь для меня имела только одну цель: вернуть старое место и восстановить его великолепие – цель, которой, боюсь, я никогда не смогу достигнуть... О, черт! Почему бы совсем не сбросить оковы сознания?»
Однако его, якобы, остановил тот факт, что все способы самоубийства оказались либо очень сложными, либо слишком отвратительными:
«Вся жизнь человека и планеты была лишь космическим мигом – так что многого я бы не пропустил. Единственной заботой был способ. Мне не нравились грязные уходы, я облагородил те, что трудно осуществить. Действительно хорошие яды достать было нелегко – те, что имелись в моей лаборатории (я восстановил ее в подвале на новом месте), были грубыми и мучительными. От пуль были бы брызги, и они были ненадежны… Ладно – что привлекало меня больше всего, так это теплая, неглубокая, поросшая камышом речка Баррингтон, ниже по восточному берегу залива. Я взял в привычку ездить туда на велосипеде и созерцать ее. (Тем летом [1904 года] я всегда был на велосипеде, желая быть как можно дальше от дома, поскольку мое жилище напоминало мне о доме, которого я лишился.) Как было бы легко продраться сквозь камыш и лечь лицом вниз в теплую воду, пока не придет забвение. Поначалу была бы некоторая булькающая или удушающая непривлекательность – но скоро она бы закончилась. Затем долгая мирная ночь небытия… которой я наслаждался с мифического начала вечности до 20 августа 1890 года».
И, после длительных размышлений, будущего писателя остановило, не что иное, как научное любопытство! Та самая черта, которая вела его на протяжении всей жизни, и была присуща большинству главных героев его произведений. Вот, как писал об этом сам Лавкрафт:
«И все-таки некоторые причины – в особенности научная любознательность и чувство мировой драмы – удержали меня. Многое в мироздании сбивало меня с толку, и я знал, что смогу выведать ответы из книг, если проживу и проучусь дольше. Геология, например. Как именно эти древние отложения и наслоения кристаллизовались и поднялись в гранитные пики? География – что именно Скотт, Шеклтон и Борхгревинк найдут в великой белой Антарктике в свои следующие экспедиции… до которых я мог бы – если бы захотел – дожить, чтобы увидеть их результаты? И еще история – когда я размышлял, что после смерти уже ничего не узнаю, то вдруг с тревогой осознал, что мне еще многое неведомо. Повсюду были дразнящие пробелы. Когда люди перестали разговаривать на латыни и перешли на итальянский, испанский и французский? Что, черт возьми, происходило во времена мрачного средневековья во всем остальном мире, кроме Британии и Франции (чью историю я знал)? А как же обширнейшие бездны пространства за всеми известными землями – те пустынные зоны, на которые намекали сэр Джон Мандевиль и Марко Поло? …Тартария, Тибет… А неизвестная Африка? Я осознавал, что множество вещей, бывших для меня загадками, не являлись таковыми для других. Прежде я не возмущался недостатком своих знаний, поскольку полагал, что однажды все выясню – но теперь, когда появилась мысль, что я никогда не узнаю, меня уязвило чувство неудовлетворенного любопытства. Еще математика. Мог ли порядочный человек пристойно умереть, не продемонстрировав на бумаге, почему квадрат гипотенузы прямоугольного треугольника равен сумме квадратов двух других сторон? Так что в конце концов я решил отложить свой уход до следующего лета».
Однако, писатель больше ни разу в жизни не возвращался к этой теме, ни в известной нам переписке, ни в предсмертном дневнике. Он встретил свою смерть только 15 марта 1937 года, после продолжительной болезни, в возрасте сорока семи лет, с достоинством, как и подобает новоанглийскому джентльмену.
По материалам биографий Лавкрафта за авторством Лайона Спрега Де Кампа, С.Т.Джоши, Глеба Елисеева.
читать дальшеВпервые Лавкрафт задумался о смерти, после ухода из жизни его деда Уиппла Филлипса в 1904 году. Тогда для будущего, четырнадцатилетнего, писателя и его матери настала чёрная полоса в жизни. Полное разорение семьи заставило их продать дедовскую библиотеку и съехать из родового гнезда на Энджел-стрит, в котором прошли золотые годы детства Лавкрафта. Вдобавок к этому, накануне переезда пропал его единственный любимый кот по кличке Черномазый. Привязанность к этому маленькому существу он не смог впоследствии заменить ничем, лишь воплотив его образ в своём творчестве. О его беззаботных шалостях Лавкрафт вспоминал в своих письмах:
«Что за парень он был! На моих глазах он вырос из крошечного черного комочка в одно из самых очаровательных и смышленых созданий, которых я когда-либо встречал. Он разговаривал на настоящем языке различных интонаций, в котором для каждого значения был свой особый тон. Был даже специальный „мрррр“ для запаха жареных каштанов, которые он просто обожал. Он играл со мной в мячик – ударяя по большому резиновому шару всеми четырьмя лапами, потому что лежал на полу, и посылая его ко мне через полкомнаты. А летними вечерами в сумерках он, бывало, доказывал свое родство с волшебными тенями, носясь по лужайке с неизвестными поручениями, мелькая в черноте кустарника то здесь, то там, иногда выпрыгивая на меня из засады и снова скрываясь в неизвестности, прежде чем я успевал его схватить.»
Для Лавкрафта, с его и без того слабой и расшатанной психикой, всё это стало настоящим ударом. Именно тогда он всерьёз задумался о самоубийстве:
«Я впервые узнал, что такое переполненный, с еще одной семьей, дом без прислуги… Я чувствовал, что утратил связь со вселенной – ибо, действительно, чем был Говард Филлипс Лавкрафт без достопамятных комнат, коридоров, портьер, лестниц, скульптур, картин… дворов, аллей, вишневых деревьев, фонтана, увитой плющом арки, конюшни, садов и всего остального? Как мог старик четырнадцати лет (а я действительно чувствовал себя стариком!) приспособиться к тесной квартире, новому домашнему распорядку и худшей внешней окружающей обстановке, в которых не осталось ничего знакомого? Продолжать жить казалось чертовски бесполезным делом… Мой дом был моим идеалом Рая и источником вдохновения – но ему было суждено претерпеть осквернение от чужих рук. С того дня жизнь для меня имела только одну цель: вернуть старое место и восстановить его великолепие – цель, которой, боюсь, я никогда не смогу достигнуть... О, черт! Почему бы совсем не сбросить оковы сознания?»
Однако его, якобы, остановил тот факт, что все способы самоубийства оказались либо очень сложными, либо слишком отвратительными:
«Вся жизнь человека и планеты была лишь космическим мигом – так что многого я бы не пропустил. Единственной заботой был способ. Мне не нравились грязные уходы, я облагородил те, что трудно осуществить. Действительно хорошие яды достать было нелегко – те, что имелись в моей лаборатории (я восстановил ее в подвале на новом месте), были грубыми и мучительными. От пуль были бы брызги, и они были ненадежны… Ладно – что привлекало меня больше всего, так это теплая, неглубокая, поросшая камышом речка Баррингтон, ниже по восточному берегу залива. Я взял в привычку ездить туда на велосипеде и созерцать ее. (Тем летом [1904 года] я всегда был на велосипеде, желая быть как можно дальше от дома, поскольку мое жилище напоминало мне о доме, которого я лишился.) Как было бы легко продраться сквозь камыш и лечь лицом вниз в теплую воду, пока не придет забвение. Поначалу была бы некоторая булькающая или удушающая непривлекательность – но скоро она бы закончилась. Затем долгая мирная ночь небытия… которой я наслаждался с мифического начала вечности до 20 августа 1890 года».
И, после длительных размышлений, будущего писателя остановило, не что иное, как научное любопытство! Та самая черта, которая вела его на протяжении всей жизни, и была присуща большинству главных героев его произведений. Вот, как писал об этом сам Лавкрафт:
«И все-таки некоторые причины – в особенности научная любознательность и чувство мировой драмы – удержали меня. Многое в мироздании сбивало меня с толку, и я знал, что смогу выведать ответы из книг, если проживу и проучусь дольше. Геология, например. Как именно эти древние отложения и наслоения кристаллизовались и поднялись в гранитные пики? География – что именно Скотт, Шеклтон и Борхгревинк найдут в великой белой Антарктике в свои следующие экспедиции… до которых я мог бы – если бы захотел – дожить, чтобы увидеть их результаты? И еще история – когда я размышлял, что после смерти уже ничего не узнаю, то вдруг с тревогой осознал, что мне еще многое неведомо. Повсюду были дразнящие пробелы. Когда люди перестали разговаривать на латыни и перешли на итальянский, испанский и французский? Что, черт возьми, происходило во времена мрачного средневековья во всем остальном мире, кроме Британии и Франции (чью историю я знал)? А как же обширнейшие бездны пространства за всеми известными землями – те пустынные зоны, на которые намекали сэр Джон Мандевиль и Марко Поло? …Тартария, Тибет… А неизвестная Африка? Я осознавал, что множество вещей, бывших для меня загадками, не являлись таковыми для других. Прежде я не возмущался недостатком своих знаний, поскольку полагал, что однажды все выясню – но теперь, когда появилась мысль, что я никогда не узнаю, меня уязвило чувство неудовлетворенного любопытства. Еще математика. Мог ли порядочный человек пристойно умереть, не продемонстрировав на бумаге, почему квадрат гипотенузы прямоугольного треугольника равен сумме квадратов двух других сторон? Так что в конце концов я решил отложить свой уход до следующего лета».
Однако, писатель больше ни разу в жизни не возвращался к этой теме, ни в известной нам переписке, ни в предсмертном дневнике. Он встретил свою смерть только 15 марта 1937 года, после продолжительной болезни, в возрасте сорока семи лет, с достоинством, как и подобает новоанглийскому джентльмену.
По материалам биографий Лавкрафта за авторством Лайона Спрега Де Кампа, С.Т.Джоши, Глеба Елисеева.
-
-
03.11.2014 в 17:01-
-
04.11.2014 в 22:02-
-
03.09.2015 в 12:39...а потом мы этот мотив видим снова и снова в книгах)) Всё же очень автобиографично он писал.