Автор: Кролег белый и с коллаэдром в чемодане
Лавкрафт Говард Филлипс «Мифы Ктулху», Дагон (кроссовер)
Персонажи: Пабло/Ухия, Ксавьер, Орфео
R || Гет, Джен, Драма, Ужасы || Инцест, ОМП || Закончен
Миди, 61 страница, 5 частей
Описание: Отрезанная от мира деревня на морском побережье. О том, что здесь происходит, знают немногие, а те, кому довелось узнать, уже никогда ее не покинут.
Сюжет фильма "Дагон" ссылается на рассказ "Морок над Иннсмаутом", я же продолжаю эту замечательную историю.
Публикация на других ресурсах: Только с разрешения автора
Примечания: Вариант на белорусском языке, он же "Золата з мора": тут
История появления Ордена Дагона в Имбоке отличается от лавкрафтовской версии с племенем канаков в Тихом океане.
Глава 1Глава 1
1
Волны лениво бьются о тяжелые серые камни. Волнам некуда спешить, их срок – вечность. Над побережьем несутся тучи. И кажется, что все границы между землей и морем стерты уже давно, что с незапамятных времен Имбока вливается в воду, давая начало новой стихии. И имя ей – Дагон.
Дагон, золото из моря. Он многолик и бесконечен.
На камне у самой воды, свесив ноги в бурлящую пену, сидит молодая женщина. Обнаженная по пояс, с мокрой от брызг кожей, неестественно яркая среди безжизненной власти моря. Она держит на коленях золотую ритуальную корону, испещренную узорами, машинально гладит расходящиеся в стороны тонкие шипы.
Ухия Камбарро, дочь губернатора Имбоки. Она возвращается каждый день и подолгу смотрит на море, на вздыбившиеся вдалеке рифы, тихо поет на древнем языке и ласкает пальцами острые струны короны. Ухия не бессмертна, в ее распоряжении столетия, но и их ей день ото дня кажется то слишком мало, то до жестокости много.
Горизонт стерт тучами, женщина вглядывается в серую даль. Но мрачное небо сегодня не обещает кораблей. Она высматривает любые признаки жизни с жадностью охотника: маленькие частные суда, массивные пассажирские лайнеры… может быть, груженые нефтью танкеры. Ухия осторожна. Она просто наденет корону и соскользнет в воду, только мелькнут в невесомой пене длинные щупальца. Подплывет поближе, дотронется рукой до обшивки. Там, наверху, жизни. Десятки, сотни жизней, пульсирующих, теплых от крови. Она хочет прикоснуться и к ним – выпить до капли, забрать себе. Море не осудит.
Корона, никогда не нагревавшаяся даже вблизи огня, холодит пальцы. Ухия улыбается, ее мысли сейчас далеко. Маленькая яхта проламывает днище о риф. Показалось… снова это видение. Женщина торопливо оглядывается на берег: никто не должен видеть слабости преподобной Ухии. Отворачивается обратно и снова проваливается в транс.
Не один десяток яхт нашел свою судьбу на скрытых под водой камнях. Ухия каждый раз оказывается рядом. Смотрит снизу на разрастающуюся трещинами пробоину, уворачивается от оседающих обломков, вытягивает щупальцами под воду всё, в чем есть хоть капля живого тепла, - иногда прямо из чрева захлебывающегося суденышка. Для этого достаточно всего лишь повиснуть на пробоине, подтянувшись ближе, - какое же наслаждение впиваться присосками в сведенное ужасом, но ещё пытающееся сопротивляться тело. И тогда смеется, беззвучно смеется сумасшедшая русалка.
Серая, тяжелая вода, погребенный в глубине алтарь. Никто не знает, откуда. И, главное, когда, - не знает и сама Ухия. Дагон был всегда, Дагон бесконечен. Женщина в последний раз бросает взгляд на море. Неужели там, откуда ты пришел, никто не может поворачивать время вспять? Ты принимаешь наши жертвы, впитываешь молитвы, ты – золото из моря. Твоя сила идет из глубин.
Красивое лицо искажается болезненной гримасой. Преподобная Ухия резким движением вскидывает руки. Собирает мокрые плети волос, надевает корону. Она уже давно знает, что море не ответит ей. Женщина дует в перламутровую раковину, раздается протяжный свист. Слуги с золотыми носилками появляются из-за скалы, выплывают на берег, неуклюже ковыляют на перепончатых ногах. Горловые хрипы, шипение, какой-то непонятный скрежет. Люди моря разучились использовать человеческий язык. Она и сама его практически забыла.
Ухия плавно приподнимается на камне, обвивает щупальцами поручни носилок. На мгновение выпрямляется, по-змеиному покачиваясь, и падает на сверкающий трон. На высокой спинке над ее головой темным камнем застыло бездонное око Дагона.
2
Она прекрасно помнила тот день. Помнила легкий изящный кораблик, игрушкой качавшийся на волнах. Мягкие лучи заходящего солнца освещали его новенькие, словно лучившиеся самодовольством бока. Обняв рукой якорную цепь, Ухия висела под ним, лениво перебирая щупальцами и пытаясь со своей позиции разглядеть хоть что-то из происходящего. С палубы яхты доносились голоса, кто-то спорил, а потом в воду ухнул прямоугольный предмет и, сверкнув экраном буквально в полуметре от восхищенной принцессы, камнем пошел ко дну. Ни секунды не раздумывая, Ухия покинула свой наблюдательный пост и поплыла спасать диковину.
Она вытащила странный предмет из воды и устроила его на относительно сухом месте в скалах, только сейчас сообразив, что яхта осталась далеко позади, терзаемая усиливающимся ветром. Погода стремительно менялась. Теперь детская радость от находки сменилась предвкушением чего-то большего: Ухия любила кораблекрушения. Поначалу ее вел чисто женский интерес: запертая в Имбоке, принцесса питала необъяснимую страсть к предметам внешнего мира, и ради единственной дочери Ксавьер снаряжал потрошить корабельные останки целые отряды подручных. Такие экспедиции всегда приносили плоды. Во всей Имбоке Ухия была единственной, кто пользовался косметикой, - и, по счастливому совпадению, одной из немногих, чье лицо позволяло это. Даже по человеческим меркам, если отбросить некоторые незначительные детали вроде щупалец, дочь губернатора была красивой женщиной. Ее гардероб составлялся примерно тем же способом, и пусть в мрачной деревне наряды смотрелись странно, но Ухия была довольна. В привычные ее рангу золотые хламиды она облачалась только для религиозных церемоний: жрица Дагона в короне и с Оком в руках не может быть одета в вечернее платье.
Она собирала даже технику, в большинстве случаев испорченную морской водой. Ничего в ней не понимая, Ухия забавлялась, нажимая пальчиками на кнопки непонятных устройств. Уже гораздо позже, с годами пришло понимание и того, что разбитые корабли приносят не только вещи. Там, среди ломающихся снастей и бьющегося стекла, обычно есть ещё и люди – обезумевшие, сдавшиеся ярости волн, жертвы моря. И Ухия научилась наслаждаться вкусом паники.
Порывистый ветер трепал длинные волосы затаившейся в скалах принцессы. Ухия подтянулась на руках и выглянула из-за камня: неуправляемый кораблик несло на рифы. С побережья надвигалась туча. Ухия знала, отец молится в церкви, - он ждал от этой яхты что-то особенное, и черная масса облаков разрасталась с неестественной скоростью. Кажется, она слышала треск… она не была в этом уверена, но воображение уже неслось в нужную сторону: насаженная на риф яхта, вода, сдирающая тонкие паруса, заливающая пол кают. Губы принцессы дрогнули, выдавая нетерпение. От яхты отделилась лодка – невесомая щепка на взвивающихся волнах. Если она и уцелеет до берега… нет, это невозможно. Море знает свое дело. Устав ждать, Ухия бесшумно соскользнула в воду. Ей не терпелось снова взглянуть на яхту.
На поверхности бесновались волны. Принцесса взглянула наверх, на серые клочья пены, и быстро поплыла к рифам. Здесь, на глубине, было относительно спокойно. В левом борту яхты, ещё недавно сверкавшем на солнце, зияла неаккуратная пробоина, в которую и вошла острием вершина рифа. Ухия вцепилась пальцами в рваные края обшивки, пытаясь расширить отверстие, - ей не терпелось попасть внутрь. В следующую секунду её осторожно, но настойчиво отодвинули в сторону. Охрана отца, словно высеченные из камня здоровяки с перекатывающимися под шершавой кожей буграми мышц. Видимо, Ксавьер с берега тоже заметил яхту. Перепончатыми пальцами солдаты рванули в стороны затрещавший лист обшивки, открывая целые ворота. Ухия успела скользнуть внутрь прежде, чем яхта ещё глубже провалилась на риф.
Легко ориентируясь в темноте, принцесса поднималась наверх. Выход на затопленную палубу, проломленная стенка каюты. Слишком мелко, чтобы плыть. Опираясь на локти, подобралась ближе и запустила щупальце внутрь. Кожа. От прикосновения покрывается мурашками. Гладкая, женская… Ухия вздрогнула от раздавшегося крика, затем грохнул выстрел. Вынужденная умерить свое любопытство, принцесса прекратила исследование и поманила своих спутников. – Ломайте полы, - нетерпеливо бросила она и направилась к краю палубы. Почему не дверь, непременно спросили бы более разумные существа. Но Ксавьер Камбарро, набирая охрану, ориентировался только на физическую силу. У Ухии же была своя, опережающая события логика: на тот случай, если люди, уплывшие на лодке, смогут вернуться. Сломанная дверь возбудит ненужные подозрения, а вот увидеть дыру в скрытом водой полу… И принцесса была права.
Ксавьер встретил ее на берегу. Раздраженный донельзя, ещё больше сгорбленный, новое лицо съехало набок. – Отец! – всплеснула руками принцесса, пораженная его настроением. Ведь он молился, а Дагон всегда отвечает на молитву. Что-то произошло? Ухия аккуратно поправила лицо, натягивая, словно чулок, на голову отца, отряхнула брызги с плеч.
- Благодарю, - заскрипел Ксавьер, убирая ее руки. – Все время сползает, - неожиданно по-стариковски пожаловался он и вновь взял себя в руки. – Там были двое. Женщину скоро принесут в жертву, мужчина – там, - губернатор указал клюкой в сторону разбитой яхты. – Вернулся.
Ухия удивленно подняла брови: значит, лодка все же уцелела. Что ж, возможно, это и к лучшему. – Ступай в машину, Ухия. Сегодня здесь больше не на что смотреть.
3
Верховная жрица Дагона, преподобная Ухия умеет приносить жертвы. Для этих целей она хранит ритуальный нож, золотой, с тонким лезвием, сплошь покрытый священным орнаментом. С ранних лет, стоило ножу оказаться в её руке, всё тело принцессы охватывал трепет: Дагон диктует ей свою волю. Все прочие раны на телах пленников, особенно от тесаков церковных исполнителей, Ухия воспринимала не иначе как сущее святотатство.
- Кому он молится? – подавив брезгливость, укрывшаяся за толстым столбом Ухия рассматривает подвешенного на цепях полуголого старика. Последний человек в Имбоке. Ее раздирают противоречивые чувства. Он всё делает не так, этот кабан в холщовом фартуке! Так не снимают кожу! Старик громко молится, движутся лицевые мышцы, этот скальп наверняка будет испорчен. Сама она сделает гораздо аккуратнее… С другой стороны, даже за все золото моря принцесса не притронется к грязному рыхлому телу. Осквернять ритуальный нож кровью старого пьяницы, пусть и последнего человека в Имбоке? О нет, она готова оставить этот дряблый мешок церковному мяснику, пусть как хочет, так и снимает лицо. Сама же она предпочитает женщин. У них такая нежная кожа…
- Вам противно? – усмехается стоящий рядом пастор. – Он молится своему богу… его бог был здесь до Дагона.
Ухия кивает, впившись взглядом в окровавленную плоть, тонкие пальцы, затянутые в перчатки, нервно сжимаются на подлокотниках коляски. Старик неподвижной тушей обвис на цепях. Принцесса не любит убивать. Она предпочитает полуживых, с помутившимся от боли сознанием, потерявших человеческий облик пленников. Пастор жестом отдает приказ и выходит из тени. Один мертв, остался ещё один. – Ты получил покровительство Ухии – как можно было так глупо попасться?! – гневно шепчет принцесса, постукивая пальцами по ободам колес. Она вовсе не хочет видеть его лицо отдельно от всего остального. О нет, этот беззащитный миллионер нужен ей живым. – Нет! – резко вскрикивает Ухия, покидая свое убежище. Пастор обескуражен.
- Жертвоприношение должно продолжаться.
Подвижное лицо принцессы принимает по-детски изумленное выражение. Это? Это он называет жертвоприношением? – Дагон проклянет тебя! Я сама прокляну тебя. Это кощунство! Мой отец не наденет на голову половую тряпку, - она гневно трясет в воздухе тем, что ещё несколько минут назад было кожей старого забулдыги. Преподобная Ухия умеет добиваться своего: их оставляют в покое. Нежность к этому мужчине удивляет ее, принцесса не может избавиться от мысли, что все идет правильно. Все так, как должно быть. Неестественно блестящие глаза на его мокром от пота лице, кровоточащая рана на шее под челюстью. Он просит отпустить женщину, Ухия отрицательно качает головой: жертвоприношений не было уже почти год. Ни она, ни Ксавьер Камбарро не обладают такими полномочиями. Собственным желанием вонзить в тело длинноногой сучки ритуальный нож принцесса, скрепя сердце, готова пожертвовать, но за ней стоит ее бог – и ее бог не расположен ждать.
Резко дернув за рычаги, Ухия разворачивает коляску и пулей вылетает на улицу. Имбоку заливает дождь. Струи воды бьют в окна, заполняют дороги, катятся по сточным желобам обратно в море. Туда, откуда пришла воля бога. – Носилки! – командует принцесса, раздраженно бьет щупальцем по луже. Четверка шустрых слуг поднимает ее над мостовой. Закрыв глаза, Ухия молится. Вода хлещет ее по лицу, размывая черные потеки туши. Платье прилипло к телу, кружева, венчавшие высокую прическу, она отшвырнула ещё по дороге. Её бог всегда отвечает на молитву.
Эту церемонию Ухия проведет особенно тщательно.
Она смеется в предвкушении, трогает пальцем лезвие ножа. Золото хочет крови. Ксавьер наблюдает со стороны: видеть дочь в качестве верховной жрицы ему доставляет куда большее удовольствие, чем проводить обряд самому. Дагон доволен Ухией. Но в этот раз ей движет что-то большее, чем просто желание угодить своему богу. Ухия возбуждена… Ухия влюблена?
Она зажимает в кулаке рукоять золотого ножа, выпуклые узоры приятно отпечатываются на ладони. Ухии нравятся женщины. Они красивы сами по себе – гладкая кожа, округлые груди, яркие чувственные губы. Зачем они так кусают губы? Ведь это убивает всю привлекательность. Разве больно? Принцесса всегда была любопытна, а плюющаяся проклятиями загорелая блондинка только ещё больше заводит. – Заткни ей рот, Ухия. Она мешает молиться, - скрипит откуда-то из-под руки Ксавьер, но принцесса только нетерпеливо закатывает глаза.
- Это не должно тебя отвлекать, отец. Барбара… тебя же так зовут, да? – Ухия поднимается, обвивая щупальцами ножки трона. Отсутствие коленных суставов делает такое положение довольно неустойчивым, но сейчас принцессе почему-то хочется подражать людям. Женщина в кандалах извивается, словно змея, Ухия, повиснув на ней сзади, мягко гладит ладонью податливое тело. – Он не придет за тобой, смирись, - тихо шепчет принцесса, ведя кончиком ножа вдоль плеча. Это движение не причиняет боли, но первые капли крови дерзко обозначаются на золотистой коже. Отстранившись, Ухия любуется зрелищем. Темные, словно зерна граната… Ей некуда спешить. Одно только присутствие верховной жрицы с ритуальным ножом и в короне вызывает у присутствующих непреодолимый рефлекс: совершается обряд, следует молиться. Чешуйчатые, скользкие, в накладных лицах, сектанты впадают в транс. Изредка среди монотонного бормотания зычно прокатывается «кастула фатага!» - это выкрикивает Ксавьер и повторяют десятки голосов. Обращение к богу может длиться часами.
- Убью! – бьется женщина, пытаясь вырвать руки из кандалов, царапая кожу. – Я заставлю тебя съесть твои щупальца, мразь!
- Мои щупальца несъедобны, - певуче замечает Ухия, не реагируя на угрозы. – И ты должна быть счастлива, что попала ко мне, в противном случае у тебя бы уже не хватало конечности… или двух… а я умею делать красиво, - Ухия в хорошем настроении. На обнаженной спине женщины распускаются кровавые цветы. Когда принцесса злится или расстроена, на смену цветам приходят рваные зигзаги – так она изображает море. Море в ее исполнении куда менее мучительно, она чертит его резко, размашисто, вырывая целые лоскуты кожи, и пытка заканчивается быстро: жертва либо теряет сознание от боли, либо сходит с ума. Но цветы… как давно она не упражнялась с цветами. Ухия вырисовывает их во всех подробностях, медленно, с разной силой нажимая на нож и прикусив от усердия язык. Разве могли предыдущие жрецы, начиная от грубого капитана Камбарро и заканчивая мелочным, приземленным Ксавьером, додуматься до такого?
- Если бы я носила чужое лицо, я взяла бы твое, - делает сомнительный комплимент Ухия, рассекая кожу между пальцами зафиксированных оковами рук и скользнув тонкими порезами по груди. Она никогда не наносит серьезных ран: Дагон будет недоволен, получив мертвеца с перерезанными артериями.
Женщина пытается выбить у нее нож. Ухия отдергивает руку, торопливо вытирает пальцы полой одеяния. – Не придет, - торжествующе смеется она. Нетерпеливо вращает большими, уже заново обведёнными тёмным глазами. Ей подают амулет.
- Дагон!
Собственный резкий выкрик почему-то на мгновение пугает ее. Гул голосов нарастает. Принцесса бросает амулет в колодец, в ответ раздается требовательный всплеск. Странное единение со своим богом, что-то сродни сговору.
Он все-таки пришел, и Ухия не смогла скрыть злорадное торжество: женщина, за которой он пришел, минуту назад была отдана Дагону.
4
Дагон милостив – меньше чем через неделю море подарило Ухии небольшое сбившееся с курса судно.
- Пабло, что это? – лёжа у самой кромки воды, принцесса с любопытством потрошит изящную женскую сумку. На этот раз у нее в руках размокшая пачка сигарет.
- Это? – мужчина как-то нервно усмехается, смотрит на лежащую в ладони зажигалку. – Это курят, Ухия. Так люди расслабляются… некоторые…
Он крепче сжимает маленький предмет в руке, чувствуя тепло металла. Барбару унес с собой их жестокий бог. «Дагон не жесток», - обычно спорит Ухия. – «Дагон бесконечен». Пабло с плохо скрываемой брезгливостью косится на то, что заменяет принцессе ноги. Она даже не рыба – был бы хвост, она – чудовище. Красивое подвижное лицо ещё больше усиливает отвращение.
Ухия с неподдельным интересом рассматривает пачку, вытряхивает на песок мокрые сигареты. Пабло берет одну, выжимает воду, пытается прикурить. Пламя зажигалки весело пляшет перед лицом. Он так и не смог заставить себя расстаться с последним предметом, напоминающим о Барбаре. - Вот так.
- А! – понимающе кивает она. – Это для молитвы?
Почему для молитвы? Удивленно моргнув, мужчина смотрит на нее, но в глазах принцессы только наивная радость. Теперь ее очередь удивляться. Отложив сумку, Ухия садится на песке, доверчиво придвигается ближе. – Священники засушивают особые водоросли, - просто объясняет она. – Скручивают и поджигают. Это помогает устремить мысли к богу. Но у вас такие странные палочки… – она разворачивает тонкую бумагу, вытряхивает табак на ладонь. Пабло искоса смотрит на ее руки. Обычные женские руки, с цепкими длинными пальцами и аккуратными ногтями.
- У вас тоже многое странно, - замечает он, убирая с ее плеча мокрую прядь волос. – То, что вы носите накладные лица, например…
- Я не ношу, - смеясь, отмахивается принцесса. – Нам сложно вне моря. Скоро ты сам это поймешь… Чужое лицо предохраняет настоящее от высыхания. Отец менял бы лицо по несколько раз в день, если бы была возможность. Но сюда так редко приходят люди…
- С чего бы это, - бормочет в сторону мужчина, но Ухия не обращает внимания.
- Ты послан мне морем, Пабло. Ты должен благодарить Дагона.
- Передай ему, что я безмерно рад. Всегда мечтал о жабрах.
Принцесса укоризненно качает головой и берет его руку в свои. – Мы будем жить вечно… в море. Наши дети будут принадлежать к высшей расе. Пабло, у людей нет будущего.
Тепло зажигалки в ладони. Клубок темных щупалец в бездонном колодце.
Прозрачная вода подбирается к ногам и вновь отходит. Мужчина невидящим взглядом смотрит вдаль. Ещё несколько дней назад единственным, что его волновало, были курсы акций на мировом рынке. Ему принадлежали миллионы, его обнимала любимая женщина. И были сны… и в снах была Ухия.
- Ты правда хочешь выйти за меня? – здесь никого не волнует даже то, что у них один отец. Появление Пабло Камбарро в Имбоке воспринимали как знак из моря. Ухия кивает, в глазах застыла мольба.
- Так угодно Дагону.
- А тебе самой? – в который раз пытается добиться мужчина – и принцесса сдается.
- Я люблю тебя, Пабло.
Ощущение безвыходности захлестнуло с ещё большей силой. С того момента, как рухнул привычный мир, борьба была проиграна. И если поначалу Пабло убеждал себя не уступать сумасшедшим сектантам, то вскоре привычка плыть по течению взяла верх. Если Ксавьер Камбарро узнал в нём своего потерянного сына и отдает за него принцессу Ухию, доверенное лицо их бога в Имбоке, то есть ли смысл желать чего-то другого?
Пабло не знал. Влюбленный шепот Ухии, мрачное бормотание губернатора, косые взгляды жителей… его не покидало ощущение, что все происходящее – бред больного воображения. Затерянная деревня на побережье – неужели на земле ещё остались такие места? Где никто не слышал о компьютерах, о ценных бумагах, да о гамбургерах, в конце концов. Хотя Ксавьер, кажется, знает о внешнем мире больше, чем говорит.
Ксавьер был ещё отвратительнее Ухии, та хоть наполовину выглядела человеком. Но ее сгорбленный, с изуродованными руками и скользкими отростками под накладным лицом отец вызывал непреодолимое желание бежать куда угодно, лишь бы не видеть это порождение моря. К тому же старый Камбарро управлял погодой и держал в железном кулаке всю деревню.
Глава 2
Глава 2
1
Из затерянной между небом и морем деревни не было выхода. Разум человека, привыкшего к свободе огромного мира, отказывался это принимать. Всё чаще вместо сна Пабло погружался в гнетущее забытье, и тогда в воспаленном мозгу роились планы побега. Неисполнимые, невероятные, они, тем не менее, приносили хотя бы временное облегчение. Он видел, как гребет на лодке прочь из проклятого места, оставляя позади этот пограничный ад. Свободен! Он чувствовал ломоту в напряженных мышцах, когда, отложив весла, оглядывался назад, всматриваясь в очертания крошечных домиков, словно прижатых к побережью весом облаков. И прозрачная голубая вода за бортом лодки успокаивающе шелестела на древнем, давно забытом языке.
Он просыпался в холодном поту, особенно ярко осознавая безысходную горечь, и практически сразу слышал убаюкивающий шепот Ухии, бессвязный, дурманящий шелест. Она что-то певуче говорит, и звуки, срывавшиеся с ее губ, не похожи ни на один из существующих человеческих языков. Не открывая глаз, Пабло слушал эту чуждую всему земному речь, и видения недавнего сна отступали, словно смываемые водой следы на песке. Она успокаивала. Влюбленная женщина сторожила его сон, и в такие моменты Пабло был ей благодарен. Под звуки ее голоса болезненное пробуждение уступало блаженству сна, где не было ничего, что могло бы помешать единению с морем. Не было ни прошлого, ни будущего, не было даже времени. Пабло видел огромные подводные города, немыслимой высоты колонны дворцов, крыши которых терялись в толще воды. Во сне владения неведомых существ манили к себе, звали ненавязчиво – и неотвратимо, он знал, что его место здесь, среди исполинских строений, среди глубоководных существ, которые не знают, что такое смерть.
Засыпая, он чувствовал, как тонкие прохладные пальцы Ухии касаются влажного от пота лица, нежно скользят по векам и вниз по щекам, шепот переходит в тихую монотонную песню, звуки которой сливаются в шуршание волн о прибрежные камни. Пабло хочет открыть глаза, взглянуть на её лицо в падавшем из окна лунном свете, и не решается нарушить иллюзию, созданную игрой голоса. Он все ещё видит Барбару, но с каждым разом всё слабее. Где-то там, скрытая толщей моря от людских глаз, она отдана древнему богу, она в подводном городе, стоящем на скользких черных плитах. Вечность, чтобы найти её.
В большом мире ему нет больше места. Осознание этого приходило постепенно, и Пабло уже не чувствовал горечи, что преследовала его поначалу. Он и сам начал сторониться упоминаний о своей прежней жизни. Сны Ухии стали для него наркотиком, исполинские города больше не вызывали ни отвращения, ни желания во что бы то ни стало вырваться из этого кошмара. Пабло нашел общий язык с этим местом. Он принес первую клятву – у подводной скалы, на которой плоскими пластинами из переливающегося камня было выложено огромное Око Дагона. Здесь их венчали, но из той церемонии Пабло не помнил практически ничего. Только женщину, плывшую рядом с ним без тиары и драгоценностей, дочь всемогущего Ксавьера, которая становилась женой чужака.
Вниз от скалы начинался разлом – неестественно темная трещина, рваные края которой украшали пластины камня и редкие вкрапления золота. Золото здесь участвовало практически повсеместно. Иногда Пабло задумывался, а золото ли это? Металл был светлее – и одновременно мрачнее, что ли, с тяжелым красноватым оттенком, придающим на солнце неприятный блеск. Как бы то ни было, его здесь было столько, что становилось обидно за весь остальной мир. Разлом манил своей тёмной глубиной, Пабло чувствовал отчетливое желание спуститься и плыть вниз, он был уверен, что эта пропасть – путь, соединяющий Имбоку с обиталищем подводных жителей. От безрассудного рывка его удержал косой взгляд немигающих глаз Ксавьера. Губернатор, сопровождавший сына, был облачен в просторный халат, из рукавов которого плотоядно сжимались короткие мощные клешни. Многочисленные отростки на уродливой голове непрерывно шевелились. Всего на мгновение Пабло показалось, что Ксавьер не так уж похож на преданного слугу своего бога, но озлобленный рыбий взгляд не оставлял желания развивать подобные мысли. – Насколько глубоко ведет эта впадина? – одними губами произнес мужчина, стараясь не смотреть в манящую черноту.
- У каждого своя глубина, - неожиданно и резко пролаял в мозгу голос губернатора, и Пабло вздрогнул, потеряв равновесие и беспорядочно забарахтавшись в воде. Старик не смотрел в его сторону, он неподвижно застыл перед алтарем, отростки на лице совершали, казалось, вполне осмысленные движения. Ксавьер что-то говорил, обращаясь к своему богу.
Впервые в жизни Пабло почувствовал, что не может закрыть глаза. Неподвижно, не в силах отвернуться от алтаря, он смотрел на тускло мерцающие пластины, сливающиеся в узор подобно гигантской змее. Мертвенное сияние вызывало резь в глазах и жажду смотреть и смотреть, провести всю жизнь у истоков бездны. Глухие шепчущие звуки поднимались из глубин, это был тот самый язык, на котором пела Ухия. Если только поток шелеста, свиста и множества непередаваемых звуков можно назвать языком. У этой речи не было пауз, а интонации, хоть и были интуитивно понятны, не содержали ни намека на привычные утверждение, вопрос или восклицание. Поток звуков обволакивал, поражал сознание, как вирус поражает плоть. Пабло замер, уже не пытаясь ускользнуть от него, с ужасом понимая, что сейчас с ним говорит если не сам бог, то кто-то из приближенных к нему глубоководных существ – из тех, что он видел во сне. Картины ночных видений невольно замелькали вновь – тревожные, отнюдь не такие манящие и таинственные, какими были во снах, посылаемых Ухией. Теперь громады городов выглядели необычайно реальными, полчища их обитателей сновали по улицам и переходам, и Пабло старался смотреть куда угодно, только не на их уродливые, искаженные лица.
Он очнулся, захлебываясь водой, смутно осознавая, что лежит у самой кромки берега. С трудом приподнявшись, мужчина увидел сгорбленную фигуру Ксавьера – старик ковылял к оставленной невдалеке машине. Было ли всё увиденное реальностью, действительно ли он слышал тот тревожный шепот воды, или картины, так ясно встававшие в памяти, - всего лишь плод нездорового воображения? Пабло старался подавить кашель, соленая вода ударила в нос. Ксавьер оставил его наедине с полуреальными видениями, значит, морской бог принял клятву. Все свершилось, теперь он один из них. Путь к отступлению был отрезан уже давно, но сейчас сожаление об утерянном прошлом подступило с прежней силой.
Впрочем, ни брак с принцессой, ни клятва, принесенная Дагону, не примирили Пабло с местными жителями. Сектанты боялись Ксавьера едва ли не больше, чем бога, которому молились, преподобная Ухия пользовалась у них неизменной любовью, насколько вообще могли любить эти отвратительные существа, но Пабло Камбарро, потерянный сын губернатора, оставался для них чужаком. Трусом, лишь чудом избежавшим колодца. Без родства с главой деревни человек был бы совершенно беспомощен, и в этом была значительная доля правды. Тем более что на руку принцессы претендовали представители двух других знатных родов Имбоки. Пабло же был для деревни бесполезен. Разумеется, к нему обращались с подобающим почтением, но мало кто пытался скрывать истинные чувства к человеку, зачатому здесь, но рожденному уже за пределами Имбоки.
В свою очередь, Пабло старался по возможности избегать контактов с населявшими деревню существами: он прекрасно помнил, как хрипящая шаркающая толпа охотилась за ним, словно за диким зверем. Единственным возможным собеседником, без неприязни и, пожалуй, даже с симпатией относившимся к сыну губернатора, был новый пастор, отец Хорхе, избранный на место предыдущего, чьей смерти Пабло в немалой степени поспособствовал. Священник был ещё молод, и возрастные изменения, превращавшие зрелых обитателей Имбоки в отвратительных уродов, отражались в его внешности крайне слабо: если бы не перепонки между пальцами рук и непропорционально крупные ступни, Хорхе вполне мог сойти за человека довольно приятной наружности. Пастор был избран в новый сан по настоянию Ксавьера, хотя в его отношениях с губернатором чувствовалась плохо скрытая напряженность, причины которой оставались для Пабло загадкой. Хорхе был энергичен и упрям, Ксавьер привык к безоговорочному подчинению, и рано или поздно это могло плохо кончиться. Но, так или иначе, молодой священник возглавил Тайный орден Дагона.
Выросший в Имбоке и знавший чрезвычайно много об истории деревни за последние лет сто, святой отец был довольно занятным собеседником. Помимо истории и религии, он мог рассуждать об искусстве и литературе, хотя и несколько наивно. Но по сравнению с остальными… Как Пабло выяснил позже, Хорхе был завсегдатаем экспедиций на гибнущие корабли и собрал таким образом неплохую библиотеку.
Пабло нравилось расспрашивать его о прошлом Имбоки, о том, какой была деревня до нашествия морских тварей. Священник, хоть и не был свидетелем тех событий, оказался осведомлен достаточно. Его рассказ разительно отличался от той истории, что поведал старый пьяница, последний человек в Имбоке, но все же основную последовательность фактов сохранял. Как и большинство обитателей деревни, Хорхе умел придавать своей речи некую журчащую монотонность, и под звуки его голоса Пабло давал волю своему воображению, представляя события почти вековой давности.
Орфео Камбарро, ещё в юности изгнанный религиозными жителями из деревни за проступок, сущность которого стыдливо затерялась в годах, вернулся лишь спустя почти четверть века. Никто не ожидал, что человек, которого уже давно считали если не мертвым, то без вести пропавшим – точно, вновь ступит на землю уединённой деревни. Но он пришел – в сопровождении команды, отвратительнее которой люди Имбоки не видели. Его матросы передвигались странными скачками и испытывали на суше явное неудобство. Их лица, уплощенные, с широкими носами и немигающими выпуклыми глазами, вселяли животный, почти непреодолимый страх. Орфео обращался к ним резкими гортанными фразами и, повинуясь его приказам, чудовища распахнули перед ним двери в церковь. Падение христианской Имбоки было стремительным и неотвратимым. Изможденная голодом деревня сдалась практически без боя – за рыбу и деньги люди были готовы на всё, и Орфео привел в Имбоку морского бога. Однако священник туманно давал понять, что истинная вера открылась бы людям деревни и без вмешательства изгнанника, и Тайный орден Дагона не нуждался бы в посреднике, потомков которого так почитают в Имбоке. Орфео Камбарро извлекал из своего предприятия значительную личную выгоду.
- Так значит, наш старик для Ордена – что-то вроде пятой ноги у собаки? – усмехнулся Пабло: такая трактовка неожиданно его позабавила. Ксавьера в деревне боялись поголовно все, хотя по виду немощного, с трудом передвигавшегося старика трудно было догадаться, что этому есть причины. Хорхе удивленно воззрился на своего собеседника: собак в Имбоке не водилось, а те, что он видел в книгах, обладали несколько иным числом конечностей. – Выражение такое, - послушно объяснил Пабло. – То есть вы можете обойтись и без него, и без Ухии?
- Ну… - священник задумался. Прежде ему было не с кем развивать эту тему: подобные разговоры в адрес губернатора для местных были кощунством. – Насчет твоей жены я бы не утверждал, она закалывает жертв и бросает амулет, и, надо сказать, и то и другое из ее рук устраивает нашего бога. А вот Ксавьер…
Пабло насторожился. Почему-то ему казалось, что пастор знает о старике что-то важное, что-то такое, что сам Ксавьер предпочел бы скрыть. Хорхе сложил руки, спрятав кисти в широкие рукава сутаны. – Губернатор лишен права носить ритуальный нож, - наконец, словно собравшись с духом для прыжка в пропасть, произнес он. – Никто не знает, что именно произошло, но Дагон отвернулся от него.
Пабло замер, словно от удара током: такого он явно не ожидал. – Постой-ка… - пытаясь собраться с мыслями, он недоверчиво уставился на священника. – Я сам видел, на что он способен. И как он топит корабли, когда Ухия требует новых нарядов… и… и ему все здесь подчиняются – как он это делает? Я думал, за такими возможностями стоит ваш бог.
- И этого тоже никто не знает, - невозмутимо пожал плечами священник, видимо, решив не продолжать. – Спроси у него сам.
Пабло не смог сдержать нервный смешок. Он прилагал все усилия, чтобы как можно реже пересекаться с Ксавьером, а уж о том, чтобы вести с ним задушевные беседы, не могло быть и речи.
Приближался прилив – время ежедневной церковной службы. Распрощавшись, пастор удалился исполнять свои непосредственные обязанности, и Пабло, оставшись один, неспеша направился к дому. Что же могло произойти между старым губернатором и морским чудовищем, которому хором молилась вся деревня? И на чём тогда, если не на доверии Дагона, держится влияние Ксавьера среди сектантов? Чем больше Пабло пытался разобраться в полученных обрывках информации, тем сильнее запутывался. Правда об этой странице прошлого Ксавьера на первый взгляд была бесполезна: воздействовать на старика не стоило и пытаться. Но кто знает, какой айсберг на самом деле скрыт за несколькими поверхностными фразами. Внезапное жгучее желание докопаться до истины боролось со здравым смыслом, справедливо подсказывающим, что добром затея не кончится.
Погруженный в свои размышления, Пабло дошел до особняка и уже начал подниматься по лестнице, когда мелькнувшая идея поразила своей простотой и столь несвойственным ему безрассудством. Машины Ксавьера у крыльца не было, а Ухия в это время обычно отправляется в церковь, - так почему бы не воспользоваться удачным стечением обстоятельств и не осмотреть покои губернатора? Вполне возможно, он сможет найти хоть какие-то ответы. Пабло и сам не знал, что именно будет искать, однако игра в детектива оказалась необычайно увлекательной.
Он не помнил, как прошел в дом и поднялся наверх, только смутно, словно со стороны, слышал гулко отдававшиеся в тишине пустых коридоров собственные шаги. Мужчина очнулся перед дверью, ведущей в комнаты Ксавьера, и не сразу понял, чем насторожили его высокие кованые створки. Он прикоснулся к исчерченной узорами металлической поверхности, проводя пальцами по рельефным картинам, изображавшим сцены жизни таинственного подводного племени. Существа, напоминавшие амфибий, без одежды, зато обвешанные немыслимым количеством драгоценностей, некоторые – видимо, жрецы – в головных уборах наподобие того, что носила Ухия… Да, эти двери были произведением древней цивилизации, как и всё то, что приносило море. Но тогда они должны быть золотыми! Дагон и его подводные племена не имели дела с другими материалами. В полумраке коридора Пабло вглядывался в тёмную, чуть шершавую поверхность металла, пытаясь хотя бы приблизительно определить его происхождение. На этаже Ксавьера он был впервые и даже не предполагал, что губернатор является обладателем дверей из металла ещё более странного, чем мрачное золото из моря. Это было по меньшей мере необычно. Мужчина осторожно потянул на себя одну из створок.
Пусть они окажутся заперты, с быстротой молнии пронеслась паническая мысль, но Пабло решительно отогнал её. Он и так слишком часто маскировал трусость благоразумной осторожностью, эту затею он доведёт до конца. Хотя штурмовать запертые двери, ведущие в покои Ксавьера… но створки послушно поддались, и мужчина почувствовал, как ладонь, сжимавшая извитую ручку, стала скользкой от пота. Отступать поздно, он был в святая святых.
2
Запах ударил в лицо практически сразу. Немыслимая гамма из гниющих водорослей, скользкими останками разлагавшихся на берегу, соленого морского ветра и дурманящего дыма неизвестных благовоний, от которой воздух становился густым и почти осязаемым. С непривычки Пабло закашлялся и, зажимая ладонью рот, поспешно закрыл двери: снующие внизу слуги могли услышать. Он уткнулся в складки рубашки на сгибе локтя, и, хотя пользы от такого сомнительного фильтра было немного, почувствовал себя лучше. Комната, в которой он находился, представляла собой что-то вроде гостиной. Даже не вдаваясь в детальный осмотр, Пабло решил, что здесь искать нечего, - помещение оказалось практически пустым. Окна были наглухо задрапированы, и в комнате царил полумрак, разбавляемый лишь светом чахлой лампочки из коридора. Огромный дом, как и всё в этой деревне, являлся лишь ещё одним отражением царящего повсюду упадка.
Стараясь как можно реже вдыхать гнилостный воздух, Пабло двинулся к внутренней двери, ведущей дальше, - к несчастью, Ксавьер занимал весь этаж. Отворив её, мужчина вошел в ещё более мрачную комнату, служившую, очевидно, рабочим кабинетом. Вдоль одной стены тянулись крепкие и даже щеголевато выглядящие открытые шкафы, куда были свалены груды книг и свитков грубой серой бумаги, а вот напротив… Пабло на мгновение зажмурился, но, поборов отвращение, всё же приблизился. Это была коллекция накладных лиц Ксавьера. В прозрачных витринах из тонкого стекла покоились на распорках десятки скальпов. Многие были высушены до такой степени, что черты лица практически неразличимы, другие – совсем свежие, с ещё не окончательно омертвевшей кожей. Забывшись, Пабло глотнул затхлый воздух и вновь закашлялся. Последние недели море не приносило кораблей. Ухия томилась от скуки, предвкушая день, когда снова наденет тиару и возьмет в руки нож, но новых жертв не было. Однако среди вещей её отца обнаруживаются совсем свежие лица, явно ни разу не использованные, с окровавленными пустыми глазницами. Откуда-то ведь он их берёт…
Дальнейшие размышления на эту тему вызывали лишь подкатывающую к горлу тошноту. Где-то здесь, среди ужасных аксессуаров губернатора, может находиться и то, что осталось от Ховарда. Зажимая ладонью рот, Пабло бросился к противоположной стене. Сваленные в шкафах бумаги выглядели куда безобиднее, и мужчина решил остановиться на них подробнее. Вполне возможно, ему улыбнется удача, и он найдет среди залежей хлама хоть что-то интересное. Стараясь больше не думать о том, что оставил за спиной, Пабло наклонился и осторожно извлек из недр шкафа первый попавшийся том. Рассчитывать сейчас он мог только на собственное везение: чтобы изучить всё содержимое этих полок, потребуется не одна неделя, а регулярно сюда наведываться… Пабло боялся, что уже после пары визитов тронется умом.
Обложка книги была испещрена мелкими непонятными значками. Мужчина придвинул кресло поближе к окну и осторожно отодвинул пыльную бархатную занавеску, впустив в комнату немного света. Теперь он мог читать… если бы было что, но увы – Пабло не понимал ни слова. Он попытался расшифровать этот текст, припоминая все методы, о которых когда-либо читал, но безуспешно. Язык имел явно не человеческое происхождение. Вдобавок он почувствовал, что безумно устал. Вдыхать густой, пропитанный едкими запахами воздух становилось все труднее, лёгкие горели от недостатка кислорода. Пабло снова перевел взгляд на бумагу: значки прыгали перед глазами, сливались в бесконечную вязь, и он обессиленно опустил веки. Сейчас он соберётся с силами, вернет книгу на место и прекратит свои попытки копаться в прошлом губернатора…
- Ксавьер!
Пабло вздрогнул от резкого окрика и едва не выронил нож. Нож?! Пальцы ещё крепче впились в массивную красноватую рукоятку, он торопливо огляделся. Комната, пропитанная затхлым дурманом, растворилась, словно её и не было. Он стоял посреди огромного зала, и в паре шагов от него пол обрывался в казавшийся бездонным тоннель. Колодец, догадался Пабло. Он узнал это место – отсюда под глухое бормотание обезумевшей толпы у него забрали Барбару. Но сейчас священный колодец выглядел иначе: прорубленный в полу ход в море, лишенный массивных каменных пластин, фиксировавших стены. Вокруг плотными рядами теснились сектанты – знакомый фанатичный блеск в рыбьих глазах, уродливые, сдвинутые наверх накладные лица, беспорядочные молитвенные выкрики. Чья-то скользкая рука сжалась на плече. – Только не говори, что ты передумал.
- Что происходит?! – неожиданно высоким голосом вскрикнул Пабло и тут же понял, что вместо панического вопля прозвучало спокойное «Не торопи меня». Он держал в руке ритуальный нож. Предмет обладал непропорционально тяжелой рукояткой и тонким, словно перо, лезвием, по которому бежали лозы орнамента. Рядом стоял священник в ниспадавшем мокрыми складками одеянии и с золотым обручем, венчавшим деформированную, скошенную назад голову. Пабло невольно шарахнулся назад, но ноги будто приросли к полу. Сознание рвалось на части. Он был спокоен, он наслаждался своей властью, и золото в руке просило крови. – Ухия… где Ухия?
Она сейчас его спасение из этого кошмара. – Ты сам велел ее не приводить. Ксавьер, ты пьян.
- Почему ты меня так…
… называешь? Пабло медленно, словно предвкушая предстоящее зрелище, развернулся всем корпусом и оказался нос к носу с закованным в цепи обнаженным человеком. Губы невольно растянулись в плотоядной ухмылке. – Личная месть? – поддразнил священник. Пабло с любопытством рассматривал пленника: тот был ещё совсем молод и, вероятно, привлекателен для женщин. Ладно сложенное мускулистое тело, чистые черты лица… Ксавьер легко чиркнул лезвием по сгибу локтя, нож окрасился кровью. Толпа одобрительно завопила: начало было положено.
- Что-то в этом роде, - кивнул мужчина, наблюдая, как алое пятно расползается по влажной коже. Фокус этого ножа был предельно прост – рукоятка словно сама направляла невесомое лезвие, собственной тяжестью вгоняя его в податливую плоть.
- Ох смотри, играешь с огнем…
Ксавьер нетерпеливо отмахнулся и резко вскинул руку. – Йа! Йа! – и в ответ послушно взвыли десятки глоток. – По-твоему, я должен терпеть?
Они могли спокойно переговариваться, стоя на значительном расстоянии от ревущей толпы. Ксавьер снова повернулся к обездвиженному человеку. – Ты думал, я не узнаю о твоих визитах к моей жене?
- У тебя их и так… четыре… отпусти Маргариту, - пленник дернулся и облизал пересохшие губы. – Любая женщина деревни может быть твоей. А мы… любим друг друга.
- Рад за вас, - губернатор задумчиво прикусил кончик ножа. Лезвие коснулось губы, тонкая струйка крови поползла по желобку орнамента. Ксавьер вытер нож, продолжая рассматривать человека. – Вот этим ты ее любишь? – быстрое движение пальцев по животу, вниз к паху, Ксавьер с силой сжал в кулаке вялый небольшой член – и полоснул ножом. Хлынула кровь. Священник, ещё сильнее выкатив рыбьи глаза, с отвращением сплюнул на пол:
- Дьявол…
Отшвырнув в колодец окровавленный ошметок кожи, губернатор выхватил из-за пояса рыбацкий тесак и с силой всадил оба лезвия в живот потерявшего сознание человека, дернув их вверх, оставляя длинные сквозные раны. Обмякшее тело приподнялось, Ксавьер удовлетворенно оскалился – и сквозь гул в ушах услышал глухой звук падающего тела. Выдернув ножи, он резко обернулся и увидел лежащую на полу женщину. Словно она вырвалась из толпы и бежала к нему. – Кто ее сюда впустил? – пастор предостерегающе сжал его предплечье. Ксавьер выдернул руку, лезвия ножей зазвенели по полу. – Маргарита! – рёв раненого зверя выдернул Пабло из забытья.
Он распахнул глаза и снова едва не задохнулся, судорожно втянув ноздрями гнилой воздух. Перед ним, опираясь на палку, стоял старый губернатор. Немигающие глаза тускло поблескивали из-под складчатых век, скользкий провал рта растянулся в неком подобии улыбки. – В тот день она хотела мне сказать, что ждет ребенка, - проскрипел Ксавьер, не отводя взгляда. – Приятно было снова увидеть мать, а, Пабло?
- Ты… ты…
- Ступай к Ухии, - оборвал старик и, забрав книгу, поковылял к шкафу, чтобы вернуть её на место. – Я сегодня не в настроении.
Пабло решил не спорить. Он поднялся на ноги, ощущая дрожь во всём теле, покосился на сгорбленную спину Ксавьера. Тот, безусловно, был в курсе ужасных видений, что породила мертвая, прогнившая атмосфера этой комнаты, но обсуждать их не собирался, да и, похоже, проникновение в собственные владения воспринял как нечто предсказуемое. На негнущихся ногах покидая кабинет, Пабло оглянулся у двери: Ксавьер, сняв лицо, спокойно прилаживал его на плетёный каркас. Он определенно не был удивлен… и это казалось ещё более пугающим.